Белая роза - Страница 18

– Ох, чудненько. Чудненько. Каменное сокровище. Каменное сокровище. Эта жирная мартышка его не заслуживает. Все к Бесанду подлизывается, подлый.

– Мартышка, говоришь, жирная? Ну погоди. – Боманц сбросил с плеч мешок и инструменты, покрепче взялся за лопату.

Мен-фу выбрался из раскопа, держа в руках охапку древностей. Глаза его широко распахнулись, губы беззвучно зашевелились. Боманц размахнулся.

– Ну, Бо, только не…

Боманц ударил. Мен-фу отпрыгнул, получил лопатой по ноге, взвыл, уронил свою ношу, замахал руками, свалился в раскоп и вылез с дальней стороны ямы, привизгивая, как недорезанная свинья. Боманц проковылял за ним, нанес могучий удар по ягодицам супостата, и Мен-фу побежал. Подняв лопату, Боманц метнулся за ним с воплем:

– Стой, ворюга, сукин ты сын! Будь мужиком, ты!

Он нанес последний мощный удар и, промахнувшись, не удержался на ногах. Боманц вскочил и, воздев лопату, продолжил погоню.

На Мен-фу кинулся Шаблон, но вор протаранил его и исчез в кустах. Боманц врезался в сына, и они вместе покатились по земле.

– К черту, – пропыхтел Боманц. – Все равно сбежал.

Он распростерся на спине, тяжело дыша. Шаблон захохотал.

– Что смешного, черт тебя дери?

– Лицо у него было…

Боманц хихикнул:

– Не много же от тебя было помощи.

И они оба расхохотались.

– Пойду лопату свою отыщу, – выдавил наконец Боманц.

Шаблон помог отцу встать.

– Если бы ты мог себя видеть, пап!

– Хорошо, что не видел. А то меня удар бы хватил. – Боманц снова начал хихикать.

– Ты в порядке, пап?

– Да. Просто.. не могу одновременно смеяться и переводить дыхание. Ох-хо-хо… Если я сейчас сяду, то уже не встану.

– Пошли копать. Это тебе поможет. Ты вроде тут лопату обронил?

– Вот она.

Отсмеяться Боманц не мог все утро. Стоило ему вспомнить позорное бегство Мен-фу, и он не мог удержаться от хохота.

– Пап! – Шаблон работал на дальнем краю раскопа. – Глянь сюда. Наверное, поэтому он нас и не заметил.

Подхромав поближе, Боманц увидел, что Шаблон счищает землю с превосходно сохранившегося нагрудника, черного и блестящего, как полированный оникс. В центре его сверкал серебром сложный узор.

– Угу. – Боманц выглянул из ямы. – Никого не видно. Получеловек-полузверь. Это Меняющий Облик.

– Он вел теллекурре.

– Но его не могли похоронить здесь.

– Это его доспехи, папа.

– Черт, я и сам вижу. – Он снова высунулся, как любопытный еж. Никого. – Сиди тут и сторожи. А я его откопаю.

– Ты сиди, папа.

– Ты всю ночь здесь торчал.

– Я намного моложе тебя.

– Я себя превосходно чувствую, спасибо.

– Какого цвета небо?

– Голубое. Что за идиотский…

– Ур-раа! Мы хоть в чем-то согласны. Ты самый упрямый старый козел…

– Шаблон!

– Извини, пап. Копать будем по очереди. На первую кинем монетку.

Боманц проиграл и устроился на краю раскопа, подложив рюкзак под спину.

– Надо будет расширить раскоп. Если мы и дальше будем идти вглубь, первый же хороший дождь все зальет.

– Да, грязищи будет немало. Стоило бы и дренажную канаву сделать. Эй, пап, в этих доспехах никого нет. Зато есть и остальные части. – Шаблон извлек латную перчатку и часть поножи.

– Да? Придется сдавать.

– Сдавать? Почему? Токар даст за это целое состояние!

– Может быть. А если наш друг Мен-фу заметит? Он же нас из вредности сдаст Бесанду. А с Бесандом нам надо оставаться приятелями. Эта штука нам не нужна.

– Не говоря уже о том, что он мог сам ее и подложить.

– Что?

– Ну, ее тут не должно быть, верно? И тела в доспехах нет. И почва рыхлая.

Боманц помычал. Бесанд вполне был способен на обман.

– Оставь все как есть. Я пойду приволоку его.

– Кисломордый старый придурок, – пробормотал Шаблон, когда Наблюдатель отбыл. – Об заклад бьюсь, что он нам эту штуку подсунул.

– Что толку ругаться, если сделать мы ничего не можем. – Боманц опять прислонился к рюкзаку.

– Что ты делаешь?

– Бью баклуши. Расхотелось мне копать. – Все тело Боманца ныло. Утро выдалось тяжелое.

– Надо сделать сколько сможем, пока погода не испортилась.

– Вперед.

– Папа… – Шаблон замялся, потом начал снова: – Почему вы с мамой все время ругаетесь?

Боманц задумался. Истина слишком хрупка, а Шаблон не застал их лучших лет…

– Наверное, потому, что люди меняются, а никто не хочет этого. – Он не мог выразиться точнее. – Ты видишь женщину: чудесную, удивительную, волшебную, как в песне. Потом ты узнаешь ее поближе, и восхищение проходит. На его место становится привычка. Потом исчезает и она. Женщина оплывает, седеет, покрывается морщинами, и ты чувствуешь, что тебя обманули. Ты ведь помнишь ту озорную скромницу, с которой ты встречался и болтал, пока ее отец не пригрозил тебя выставить пинком. Ты чураешься этой незнакомки – и начинаешь скандалить. У твоей мамы, наверное, то же. В душе мне все еще двадцать, Шаб. Я понимаю, что постарел, только заглядывая в зеркало или когда тело не подчиняется мне. Я не замечаю брюха, и варикозных вен, и остатков седых волос. А ей со мной жить. Каждый раз, заглядывая в зеркало, я поражаюсь. Я думаю – что за чужак отнял мое лицо? Судя по виду – гнусный старый козел. Из тех, над которыми я так издевался в двадцать лет. Он пугает меня, Шаб. Он вот-вот умрет. Я пойман им, но я еще не готов уходить.

Шаблон присел. Его отец редко говорил о своих чувствах.

– И так должно быть всегда?

Может, и не должно, но всегда бывает…

– Думаешь о Славе, Шаб? Не знаю. От старости не сбежишь. И от перемен в отношениях – тоже.